– Мне дальше вести? – осведомился Фингал.

– Думаю, да.

Они не сказали друг другу ни слова до Флорида-сити, где остановились у «Макдоналдса». В очереди машин они оказались пятыми.

– Нам ведь надо что-то решить, так? – сказала Эмбер.

– Я всегда беру четверьтфунтовый гамбургер.

– Я про лотерейный билет.

– А… – пробормотал Фингал.

– Четырнадцать миллионов долларов.

– Да знаю я, господи!

– Иногда есть разница, – заметила Эмбер, – между правильным поступком и здравым смыслом.

– Хорошо.

– Я только хочу сказать, что нам нужно обдумать это как следует со всех сторон. Решение непростое. Закажи мне салат, ладно? И диетическую колу.

– Картошку будешь?

– Конечно.

Позже, когда они ждали на светофоре у выезда на главную автостраду, Эмбер спросила:

Как думаешь, что они сделали с твоими дружками? В смысле, прежде чем вернулись на материк. Что, по-твоему, там случилось, когда мы уехали?

– Не знаю, но догадываюсь, – ответил Фингал. И грустно посмотрел на изувеченную татуировку ополчения на руке.

– Зеленый, – сказала Эмбер. – Можно ехать.

Двадцать шесть

Бодеан Геззер смотрел, как негритянка обыскивает его бумажник и находит пакетик с презервативом. Как она вообще могла узнать?

Еще одна загадка, уныло подумал Бод. Еще одна загадка, которая в конечном счете не имеет значения.

Женщина, бесстрастная, как медсестра, раскатала резинку и выдернула оттуда лотерейный билет, а затем положила его к себе в карман джинсов.

– Это не ваше, – выпалил Бод Геззер.

– Что, прости? – Негритянка слегка улыбалась. – Что ты сказал, братан?

– Этот – не ваш.

– В самом деле? И чей же он?

– Не важно. – Боду не нравилось, как ее глаза постоянно возвращались к дробовику, который она отдала белому парню, перед тем как осмотреть бумажник.

– Забавно, – сказала она. – Я проверила числа на этом билете. И это – мои числа.

– Сказал же – не важно.

Пухл начал стонать и корчиться. Белый мужчина заметил:

– Он теряет много крови.

– Именно, – отозвалась негритянка.

– Он умрет? – спросил Бод.

– Скорее всего – умер бы.

Мужчина сказал негритянке:

– Тебе решать.

– Думаю, да.

Она ненадолго исчезла из поля зрения Бода и вновь появилась с плоской белой коробкой – на крышке нарисован маленький красный крест. Опустилась на колени рядом с Пухлом и открыла коробку.

Бод услышал, как она говорит:

– Лучше бы я стояла и смотрела, как ты умираешь, но я не могу. Никогда в жизни не могла смотреть, как умирает живое существо. Даже таракан. Даже такой жалкий мерзкий сукин сын, как ты…

Эти слова оживили надежды Бода на отсрочку приговора. Он тайком начал тереть туда-сюда запястья, чтобы ослабить веревку.

Выстрел дробовика вырвал из левого плеча Пухла кусок плоти, мышц и кости размером с бейсбольный мяч. Пухлу не слишком повезло, и он не потерял сознания от боли. Прикосновение женщины вызвало бессвязное бормотание и матерщину.

Она решительно приказала ему не дергаться.

Отвали от меня, ниггерша! Убирайся, еб твою мать! – Пухл охрип, глаза у него были дикие.

– Слышала, что человек говорит? – Это вмешался белый парень с «ремингтоном». – Он хочет истечь кровью, Джолейн, сама же слышишь.

Еще один взволнованный голос, похоже на Бода Геззера:

– Ради бога, Пухл, заткнись! Она просто пытается всю жизнь спасти, тупой ты мудак!

Ага. И точно, полковник.

Пухл встряхнулся, как собака, рассеивая кровь и мелкий песок. Велосипедная заплатка оторвалась, так что сейчас у Пухла были открыты оба глаза, чтобы держать ниггершу под прицелом, – точнее, наверное, полтора, поскольку незалеченное веко свисало как рваная занавеска.

– Э, слышь, ты чё делать-то со мной собралась, а?

– Попробовать промыть эту грязную огнестрельную рану и остановить тебе кровотечение.

– С чего бы?

– Хороший вопрос, – сказала женщина.

Вытянув шею, Пухл обнаружил, что голова его крепится к голому, заляпанному песком телу, которое ну никак не может ему принадлежать. Член, например, сморщился до размера малины – определенно не миллионерский член.

Не иначе все это кошмар, глюки от корабельного клея. Наверно, потому ниггерша и выглядит точняк как та, которую они грабанули на севере, та, что искогтила их до полусмерти своими жуткими ногтями цвета электрик.

– Ты не врач, – объявил ей Пухл.

– Нет, но я работаю у врача. У врача для животных…

– Твою бога душу мать.

– …а ты – самая тупая и вонючая тварь из тех, что я видела, – сухо сообщила женщина.

Пухл был слишком слаб, чтобы ей врезать. Он даже не был на все сто уверен, что правильно ее понял. Бред затуманивал его чувства.

– И чё ж ты будешь делать со всем этим лотерейным баблом, ниггерша?

– Да вот подумываю купить себе кадиллак-другой, – отвечала Джолейн, – и цветной телевизор с огромным экраном.

– Не смей со мной так говорить!

– И может, небольшой арбузный участок!

– Убьешь меня, да, детка? – спросил Пухл.

– Знаешь, заманчивая перспектива.

– Ты чё, нормально не можешь ответить?

Из-за плеча женщины показалось лицо белого парня.

Он удивленно присвистнул:

– Слышь, дружище, а что с твоим глазом?

Пухл напрягся и выдавил презрительную усмешку:

– А ты тут типа негролюб такой, ага.

– Я только учусь, – уточнил белый.

Перед тем как отрубиться, Пухл успел расслышать рев Бодеана Геззера:

– Эй, я передумал! Дайте ему сдохнуть! Валяйте, пускай этот паршивец сдохнет!

Джолейн не могла этого сделать.

Не могла, несмотря на то, что, ощутив зловоние грабителя, все вспомнила – и желчь в глотке, и резь в глазах. Несмотря на все, что случилось той ночью в ее собственном доме – их ужасные слова, привычность, с которой ее били, следы на ее теле, там, куда приходились их руки.

Она до сих пор ощущала вкус ствола револьвера, маслянистый и холодный, на языке – и все равно не могла оставить этого человека умирать.

Хотя он это заслужил.

Джолейн заставила себя увидеть в Пухле животное – больное, сбитое с толку животное, мало чем отличавшееся от енота, которого она лечила ночью. Это был единственный способ подавить гнев и сосредоточиться на сочащемся кратере в плече этого человека – промыть рану, насколько возможно, выдавить туда целый тюбик антибиотика и перевязать все кусками плотной марли.

Ублюдок наконец отключился, что упростило дело. Не приходилось слушать, как он зовет ее ниггершей, – это явно к лучшему.

В какой-то момент, когда Джолейн пыталась наложить пластырь, голова Пухла оказалась у нее на коленях. Вместо отвращения ее охватило антропологическое любопытство. Изучая Пухлово изможденное бесчувственное лицо, она искала разгадку источника яда. Можно ли различить ненависть в его глубоко посаженных глазах? В суровых морщинах на обожженном солнцем лбу? В унылом несчастном положении его щетинистого подбородка? Если и была какая-то указующая отметина, особая врожденная черта, выдающая в человеке жестокого социопата, Джолейн Фортунс ее не находила. Его лицо было таким же, как у тысяч других белых парней, что ей доводилось видеть, кое-как проживающих свою нелегкую жизнь. И не все они при этом были ужасными расистами.

– Ты в порядке? – спросил Том Кроум, склоняясь над ней.

– Вполне. Напоминает о моих деньках в травматологии.

– Как наш Гомер?

– Кровотечение уже остановилось. Это все, что я могу сделать.

– Хочешь поговорить со вторым?

– Ну еще бы, – ответила Джолейн.

Приблизившись к обломанному платану, Кроум понял – что-то не так. Ему стоило бы сразу остановиться и понять, что же именно, но этого он не сделал. Напротив, он ускорил шаг, торопясь к Бодеану Геззеру.

Когда Кроум увидел обвисшую веревку и заметил, что пленник поджал ноги под ягодицы, упираясь каблуками сапог в ствол дерева, было уже слишком поздно. С воинственным криком приземистый ворюга подпрыгнул, ударив Кро-ума в грудь. Том опрокинулся навзничь, глотая воздух, но при этом продолжая обеими руками изо всех сил цепляться за дробовик. Приподняв голову с влажного песчаного ложа, он увидел, как Бодеан Геззер бежит прочь, в мангровые заросли.